Краткая предыстория. Часть четвёртая.
Полторы тысячи лет — долгий срок. Долгий даже для мира энергии, где ход времени воспринимается немного иначе, чем здесь. Обычно человек проводит во втором мире несколько сот лет (в среднем, около 500). Но это пребывание не кажется таким уж долгим и обременительным. Ты не видишь смены сезонов и не стареешь, более свободное и быстрое передвижение даёт огромные возможности, новые впечатления бьют ключом, познание многого нового об окружающем мире, его насельниках и о самом себе не даёт соскучиться и всё время открывает те или иные перспективы. Века там проходят, как здесь десятилетия, — то есть всё это не кажется слишком долгим. И уже назревшая необходимость идти в новое рождение, бывает, оказывается неожиданной новостью. И всё же пятнадцать веков — это много. Мною это ощущалось очень остро. Во-первых… Нет: во-вторых, потому, что грядущее рождение должно было стать для меня последним. Всегда тяжело — а для меня так и вовсе мучительно, такой уж у меня характер — ожидать чего-то очень хорошего, зная, что это будет в последний раз. Ты и хочешь этого, и в то же время стремишься оттянуть этот момент, чтобы не утратить того, чего хочешь и ждёшь. Потому что потом это не повторится уже никогда, и тебя заполонит чувство утраты. Со мной было именно так. Я хотел, чтобы моё последнее рождение было отложено на как можно более долгий срок; но само время ожидания было мучительным, ибо это было ожидание невосполнимой потери. Перед смертью не надышишься… А как сказать о том, что чувствовал я? Не могу подобрать слов.
Ну а во-первых, — редкий случай, когда «во-первых» идёт после «во-вторых», — было тяжело понимать, что там, в мире материи, сейчас назревает то, в результате чего понадобится откровение, к которому я готовился. Тяжело понимать, что ход событий клонится не в лучшую сторону, и кризис практически неизбежен. Я часто посещал Землю, подолгу наблюдая жизнь людей и следя за развитием событий. Сказать, что это было увлекательно, значит не сказать ничего. Но это не был развлекательный аттракцион. Скорее, нескончаемая драма, часто переходившая в трагедию. И к этому всегда ещё примешивался вкус горечи. Потому что я уже примерно представлял себе, к чему всё придёт.
Когда я освободился из Бездны, на Земле было раннее Средневековье. Наблюдать мир людей я начал именно тогда, именно тогда получил от этого первые яркие впечатления, увлекающие и зачастую горькие. Воспоминания об этом прояснили для меня ещё один момент моей жизни. Я увлекаюсь историей, люблю её; к тому же, она необходима мне для работы. И меня всегда особенно привлекало и завораживало Средневековье, его жизнь, его культура, литература, его люди. Теперь уже понятно, в чём тут дело: эта эпоха для меня — в некотором смысле, первая любовь. Именно её жизнь была у меня перед глазами добрую тысячу лет; именно её песни я слушал; именно её людям сопереживал. Всё это осталось несмываемым отпечатком на моей душе. Ну а в конце этой эпохи моим вниманием почти безраздельно завладела Япония. И это тоже оставило на моей душе отпечаток. Мне мила Япония, — но не нынешняя, по-современному урбанизированная, технологичная и погрязшая в прозападной поп-культуре, а старая Япония самураев. Такая, какой её можно увидеть в фильмах-дзидайгэки. Но фильмы есть фильмы; а мне довелось видеть ту жизнь и тех людей воочию. Это было гораздо увлекательнее, драматичнее и страшнее.
Один из самых страшных — страшнее была, наверное, только Бездна — моментов моего пребывания в мире энергии также был связан с Японией. Только произошло это гораздо позже, уже незадолго до моего рождения. Я говорю о бомбардировках Хиросимы и Нагасаки. Взрыв атомной бомбы отозвался в мире энергии чудовищным всплеском боли, ужаса и горя. Это была взрывная волна человеческих страданий и боли самой Природы, из своего эпицентра пошедшая вокруг всей планеты и дальше, в пространства космоса. В тот момент я находился вблизи Земли, и моё энергетическое тело ощутило это так, словно через него прошла волна огня или жгучего яда, вызвавшая болезненную судорогу. И это было только начало. Хиросима продолжала фонтанировать энергетикой страдания, потоки которой обтекали планету, словно обдавая её кровью. К их эпицентру тотчас устремились энергетические паразиты самых разных пород, — из тех, которые питаются энергетикой отрицательных эмоций и страдания. Для них это был самый настоящий пир. Но туда устремились не только чудовища. Множество людей и других осознающих, ощутивших то же, что и я, поспешили к месту событий, — иные из любопытства (да, во втором мире тоже хватает таких), иные просто потому, что такая трагедия не могло оставить их равнодушными. Помочь там было нечем — и потому оставалось лишь смотреть на происходящее, сопереживая жертвам ядерного удара. Я оказался там ещё до того, как рассеялся ядерный гриб, видел горящие и исходящие дымом развалины, трупы и ужас живых. И видел, как люди нескончаемым, казалось, потоком буквально вышвыривались в мир энергии из своих обгоревших, раздавленных и поражённых радиацией тел, — ошеломлённые, безголосо кричащие, корчащиеся от боли, которая уже осталась позади, умерла вместе с телами, но всё ещё ощущалась ими как продолжающаяся. Они появлялись — и сразу же уходили в новую боль, погружаясь в слой личного ада. Оставались лишь фигуры их стражей, замерших в немой скорби. Иное определение всему этому, кроме как всё сминающий и выворачивающий наизнанку ураган боли и страха, найти сложно. И когда этот ураган пошёл на спад, последовал второй удар. И волны боли вновь пошли вокруг планеты, как цунами, и весь ужас повторился.
Всё это также не прошло для меня бесследно. Конечно, родившись, я уже не помнил тех событий. Но всё же я был там и видел, что происходит в обоих мирах в эпицентре ядерного взрыва. Это осталось в глубинной памяти и выплёскивалось в подсознание страхом ядерной войны. С тех пор, как я подрос настолько, чтобы начать понимать смысл передававшихся по телевидению сообщений о ядерных испытаниях, она стала для меня самым большим кошмаром. При одной мысли о ней что-то внутри меня холодело и напрягалось в удушающем страхе, близком к панике. Избавиться от него мне удалось лишь годам к шестнадцати, при весьма необычных обстоятельствах. Однако это уже другая история.
Ну а тогда, после Хиросимы и Нагасаки, я ещё отчётливее увидел и понял с какой-то новой, пронзительной ясностью, к чему идёт дело. И понял, что ожидать мне осталось уже недолго. Так и вышло. Вскоре (по меркам мира энергии) я почувствовал, что время пришло. Что это за чувство, не опишешь в привычных словах. Разве что очень приблизительно. Немного похоже на то, как ощущается приближающийся отъезд из дома, где ты прожил много лет. Ты знаешь, что остались считанные месяцы, потом недели, потом дни, и чувство такое, словно постепенно отрываешься от того, во что врос за всю жизнь, как дерево корнями врастает в почву. Одновременно с этим чувствуется словно бы нарастающее притяжение куда-то, — и ты знаешь, что в какой-то момент оно сорвёт тебя с места и унесёт, и сопротивляться ему бесполезно.
Незадолго до ухода в новое рождение я в последний раз увиделся с Шер-Андером, и он напутствовал меня. Затем я в последний раз увиделся с тем, кто в прошлой жизни был моим двоюродным братом, и попрощался с ним. Но мы простились, в буквальном смысле слова, до скорой встречи. Потому что ему была дана возможность родиться примерно в то же время и в том же городе, где предстояло родиться мне, — чтобы он мог первым вступить на путь Учения. И когда через несколько лет пришло его время, Шер-Андер встретился с ним и предложил в последний раз подтвердить своё решение следовать за Учением, после чего дал надлежащее напутствие.
А я, посетив места, которые хотел посетить, и попрощавшись с теми, с кем хотел попрощаться, возвратился в твердыню и стал ожидать момента, когда неодолимая сила увлечёт меня в последнее рождение. Это значило — момента, когда в нужном городе подходящими родителями будет зачат ребёнок. Почему именно в конкретном городе? Меня периодически спрашивают об этом; а было время, когда я сам обращался с этим вопросом к своему Учителю, Эмере (Гермесу). От него я узнал, что первое откровение, состоявшееся, вероятно, более 270000 лет назад, произошло на том месте, где сейчас находится мой город. Оно оставило особую энергетику, которая не исчезла до сих пор, — потому что было первым. Последнее откровение также породило уникальную энергетику. Можно сказать, что кольцо времён замкнулось; череда откровений заканчивается там же, где началась. Моя смерть поставит в этом сопряжении последнюю точку. Когда я умру, город Гомель превратится в место огромной силы, где энергетика Учения и Вечного Народа будет изливаться в мир.
Я ожидал день за днём, ощущая, как нагнетается некое напряжение и назревает (не знаю, какое ещё слово подобрать) момент перехода. Но самого момента я осознать не успел. Его никогда не успеваешь уловить и осознать. Всё внезапно исчезает и сознание угасает. И следующие впечатления — это уже впечатления ребёнка, взирающего на мир новыми глазами.
© Атархат, 2017
