Читая о японских самураях, средневековых европейских рыцарях и т.д., среди прочего обращаешь внимание на следующий интересный момент: у них было в порядке вещей отношение к своему оружию как к живому существу. Воин считал меч своим другом, зачастую более понимающим и преданным, чем конь, и даже мог дать ему имя, — что уж совсем олицетворяло его как личность, обладающую собственным характером и даже харизмой. Меч в глазах человека был, практически, одушевлённым существом, — а иногда даже чем-то ещё большим: говорили, что сам меч — душа воина.
Могло ли такое отношение сформироваться на пустом месте? Могло ли оно быть плодом чистого суеверия? Когда изучаешь всё это, то в нём ощущается некая подоплёка, чувствуется зерно правды.
Так есть ли у меча душа? Есть. Души — или то, что можно так назвать — есть у всех предметов, как естественного, так и искусственного происхождения. Мы называем их элементалами. Собственно, это энергетическая сущность предмета. И если его материальная составляющая есть нечто в значительной степени инертное само по себе (тут можно вспомнить определение «косная материя»), то душа-элементал, без преувеличения, оживляет материю. Элементал имеет инстинкты и своеобразную форму сознания, он способен чувствовать и понимать. То есть тот же меч может знать и любить хозяина, — как, например, конь; только по сравнению с конём он имеет меньше возможностей для проявления своего отношения. Зато он имеет одну особенность, которой не имеет конь. Но о ней — несколькими строками далее. А пока хочу сказать ещё несколько слов об одушевлённости предметов. Да, именно так: с точки зрения Учения нет разделения на живое и неживое, равно как на одушевлённую природу и неодушевлённую. Всё является живым, абсолютно всё; и всё является одушевлённым — как человек, так и животное, растение, камень, или, например, предмет мебели. Причём если смотреть глубже и за душу принимать не энергетику, а Дух, то картина не претерпит принципиальных изменений. Ведь частицы Духа также есть во всём, и всё снова оказывается одушевлённым. На это существует интересный взгляд, рассматривающий внутреннюю сущность предмета или природного явления (а такие явления тоже обладают элементалами) даже не как душу, а как божество. Религия синто считает предметы и явления живыми и разумными, поскольку с её точки зрения в каждом из них обитает божественная сущность. И в самом деле: если в них заключены частицы Духа, то есть частицы души Творца, то почему бы религиозному сознанию не воспринимать внутреннюю сущность, например, горы или урагана, как божество? Но это уже частный случай. А вообще, это же удивительно и завораживающе, — знать, что всё вокруг нас является живым, чувствующим и, в определённом смысле, мыслящим. Такое знание полностью меняет отношение к окружающему миру. Можно ли, зная это, осознавая это, относиться, допустим, к простому молотку как к тупой, мёртвой железяке? И можно ли с пренебрежением относиться к животному, предполагая в нём чувства, не столь уж далёкие от человеческих?
Теперь — об особенности, упомянутой выше. Она есть у всех искусственно созданных предметов. И определить её можно как понимание своего предназначения, или даже как чувство долга. Казалось бы, очень странно говорить о чувстве долга у предмета. Но тем не менее. Суть данного явления заключается в том, что любой предмет создаётся с определённой целью. То есть в него изначально закладывается некая функция, действующая как программа. Он понимает, для чего создан, видит своё место в картине мира и стремится выполнить своё предназначение, так как в этом состоит смысл его существования. То же относится и к естественным предметам и явлениям, в том числе — к растениям и животным. Но у них предназначение более эволюционное, нежели какое-либо ещё. Будь то явление природы, или та же гора, или животное, — все они участники эволюции нашего мира и развития в нём жизни. Это очень широкое предназначение, и очевидно оно только в широком эволюционном контексте. Для искусственных же предметов подразумевается более конкретная функция, — то есть узкое их использование. Так, например, теннисная ракетка предназначена для игры в теннис, ложка — для того, чтобы с её помощью ели, и так далее. Это заложено в инстинкт предмета как фактор, обусловливающий само его существование. Предмет (то есть его элементал) понимает это и стремится выполнить своё предназначение, — просто потому, что не мыслит своего существования вне его. Именно это я и называю чувством долга у предмета. И в данном случае долг и предназначение — не совсем одно и то же.
Поясню свою мысль на примере рыцарского меча и рыцарского коня. Конь знает и любит хозяина, подчиняется ему и выполняет свою работу, — но ведь изначально он не был предназначен для использования рыцарем. Конь принадлежит к животному виду, имеющему эволюционное предназначение. В его инстинкт не заложено служение человеку, и у него нет желания служить: его просто принуждают это делать. Ни о каком чувстве долга тут речи идти не может, — ведь конь не способен увидеть смысла своего служения. А вот меч видит смысл того, что делает, — поскольку его для этого и создали, и это заложено в него как основной императив, определяющий его бытие. Он хочет это делать, он получает от этого радость, удовлетворение; можно даже сказать, что он старается изо всех сил. Думаю, здесь вполне уместно говорить о чувстве долга. Для меча оно неразрывно связано с предназначением.
Тут возникает ещё один интересный вопрос: можно ли считать меч кровожадным? С одной стороны, он хочет выполнять свою работу и получает от этого удовольствие, — то есть хочет убивать. С другой стороны, он создан для того, чтобы убивать; такое стремление заложил в него человек. И даже не столько кузнец, который его выковал, сколько тот, кто изобрёл меч. И даже не именно меч, а само длинное клинковое оружие как тип. С тех пор каждый меч, сабля и т.п. рождается с желанием убивать. Но можно ли их за это винить? Можно ли винить тигра за то, что он убивает добычу? Это инстинкт. Пусть меч можно назвать кровожадным — обвинить его в кровожадности нельзя.
Воин, вооружённый мечом, умеющий им действовать и готовый применить его по назначению, — это человек, в обязанности которого входит сражение и убийство. В предназначение меча, которым он вооружён, входит то же самое. Они делают одно дело, оба понимают свой долг и готовы его выполнить. Фактически, они дают друг другу возможность выполнить долг. Можно сказать, что они едины, и дополняют друг друга. Известное высказывание гласит, что клинок должен быть продолжением руки держащего его человека. По сути, так оно и есть. Они больше, чем боевые товарищи. И воин чувствует это. Его душа чувствует душу меча, звучащую ей в унисон. Они с мечом энергетически настолько «притираются» друг к другу, настолько «прорастают душами» друг в друга, что, буквально, становятся единым целым. И тут уже неудивительно, что мечу даётся имя. Почему бы и нет? Он — личность, у которой есть характер, с которой можно достичь взаимопонимания и сработаться. Он — коллега, помощник и друг. Наверное, в такой ситуации определённое очеловечивание неизбежно. Если можно дать имя коню, то почему не дать имя мечу? Возможно, он заслуживает имени даже больше. Хотя меч — не единственный пример. Имена дают кораблям, — порой просто по традиции, а порой потому, что видят в корабле личность с собственным характером. Некоторые дают имена своим автомобилям. Человек вообще склонен очеловечивать окружающие его вещи. Может, это и выглядит странно; но смысл в этом просматривается вполне определённо. Особенно если знаешь подоплёку, — то, что они на самом деле одушевлены.
Воин и его меч действительно могут прекрасно понимать друг друга и, так сказать, жить душа в душу. Это не суеверие и не легенда из воинского фольклора. Хорошо ли это? Не знаю, насколько правомерен такой вопрос. Тут, скорее, можно ставить вопрос о положительности насилия как явления. Ответ в любом случае будет отрицательным: насилие — зло, даже если порой его приходится применять. А значит, плохо не взаимодействие человека с мечом — да и с любым другим оружием — как таковое, а то, что им вообще приходится взаимодействовать. Нужно, чтобы в мире становилось меньше насилия. Тогда и дружить с оружием не придётся. И оно будет лежать в музейных экспозициях как экспонат. Лежать и страдать от того, что не может исполнить свой долг: оборвать чью-нибудь жизнь. Но пусть уж лучше огорчается оружие, чем гибнут люди. Вряд ли с этим можно поспорить.
© Атархат, 2017
